ЭПИСОДИЙ ШЕСТОЙ.

 

 Беги, кролик, беги! (Апдайк).

 

Чернь считает религию истиной, мудрец — ложью, правитель — полезным изобретением.(Сенека Младший).

 

    Понедельник 27.06.11, за окном какой-то осенний дождь. Удачно я уложился в хорошую погоду! Суббота и воскресенье – дни моей поездки в Та′цын (так называли ст. Тацинскую мои бабка и дед, царство им небесное) - случились прекрасными солнечными днями. Частенько замечаю такое потворство со стороны климата и летом, и зимой. Прямо-таки небесное поощрение! Ездил с прямой целью обиходить могилки стариков и чуток поправить здоровье на ауре, приволье родных мест. Некий дозированный прием целебных свойств родины. Заодно отвез дружбану Борису Петровичу скачанные из интернета разные печатные материалы (традиционно). Компьютер он упорно не приемлет, пришлось везти кипу печатных листов – роман З. Прилепина «Санькя», по паре глав из известных научных трудов Э. Галимова и Р. Докинза, главку из своего блога и другие интернет-мелочи. Килограмм. Встреча у автобуса традиционно короткая – менее 10 минут, разговор, в основном, о болячках. Борис Петрович как обычно изображал наскрозь больного человека, я – лекаря. На удивленье Борис Петрович прибыл один. Как правило, без жены Тамары он ходу не имеет. Разговор о болячках уже возымел историю, уже года четыре ему. Я периодически жаловался на артрит в правом колене, теперь на аритмию сердца, Борис же Петрович просто уверял, что он очень больной, что у него болит по сей день не знаю. Самый конкретный самодиагноз – шишка в животе. Но курить он, слава богу, бросил с перепугу. Я уже давно догадывался, что у него банальная вегето-сосудистая дистония (с Тамарой, наверное, дела посложнее, я, понятно, не допытывался, и о ней здесь закончим). Собственные болячки (о них я «докладал» в своем блоге) я объяснял «сидячей» работой и сложившимся в последние годы физически (и физиологически) малоактивным образом жизни вообще. Ту же причину я втолковывал и Борису Петровичу, еще менее подвижному (теперь вообще неподвижному – свою усадьбу – дачу он продает). Однако нету, Борис Петрович требовал и требует более серьезной и причины, и болезни более серьезной, чем какой-то там малоактивный образ жизни и пустяшная по его мнению ВСД. Четырехлетние скитания по поликлиникам, врачебная лапша, анализы, таблетки уже сделали свое дело - сформировалась установка на «наличие отсутствия» здоровья, хотя выглядел он на этот раз неплохо. Моя очередная проповедь о необходимости маломальского движения, конкретно – бега трусцой на свежайшем тацинском воздухе, среди райских пейзажных красот, полетела в пустоту ясного тацинского неба. Эх, не припомнил я ему на этот раз его гордые слова пятилетней давности: «Я возраста не чувствую!». Я, к примеру (приведу разок себя в пример), не ощущаю в своем наборе ни одного здорового, качественного органа, но не намерен пока признавать себя больным. Здоров по возрасту, основной диагноз – ВСД, исход – менять образ жизни и не стучаться к врачам, цена им за прожитые годы сложилась вполне определенная. В общем, в привокзальном никчемном, монотонном разговоре выделились только внушительные, почти суровые слова Бориса Петровича: «Это от Бога!». Решительно не помню по поводу какой обсуждаемой детали. Обозначились две неколебимые вещи – вера в болезнь и вера в Бога. Коробочка. Наше религиозное противостояние давнишнее и на этот раз я привез главы из книг профессора Ричарда Докинза «Бог, как иллюзия» и отечественного профессора Эрика Галимова «Феномен жизни». Тексты атеистические, очень эффектные, но станет ли наскрозь верующий филолог Борис Петрович их читать? Похоже нет, тем более, что они достаточно сложны для неподготовленного человека. Это все равно как если бы он доверительно преподнес мне для прочтения какие-нибудь муровые псалмы. Судьба им была бы незавидная, не имей они художественной ценности.

   Борис Петрович пошел домой, а я устремился по своим делам в слепящий солнцем тацинский божий день (используемая фразеология русского языка не означает обязательной веры в Бога). Предстояло вылущить из памяти городские проблемы, поработать на кладбище, переночевать где-нибудь и утром, до автобуса, совершить марш-бросок в Провальскую балку. Для начала зашел на базар поздороваться с торгующим хозтоварами племянником Олегом, узнать семейно-фамильные новости. Новости были, в основном неутешительные, проблем хватает у всех. Самая долбоватая новость – второй племянник Виталий, железнодорожный рабочий станции Репная, перевернул вагон-цистерну солярки. Перевели на низкооплачиваемую работу. С мысленным бормотаньем типа «утрясётся, образуется», купил литровую бутыль холодного пива и пошел на кладбище. Привычные виды летней Тацинки постепенно вытесняли мрачные мысли. Припекало, небо было безоблачным, выяснилось, что в Тацинке я не был с жаркого июля прошлого года. По пути подошел к отцовскому дому, который Виталий, наследник по завещанию, сдал квартирантам. Сделал фотоснимки, ивы – вербы, посаженные отцом, невероятно разрослись, выросли до огромных размеров. Далее прошел мимо небольшой, сияющей золотыми маковками, церкви, до кладбища улицы заметных изменений не претерпели. На кладбище у родительских памятничков переоделся для работы – надел прихваченные шорты, снял рубашку, выпил пива в поминание и приступил к зачистке могил от полыни и прочей травы. Цветы тоже хорошо разрослись, красно-оранжевые, ежегодно я рассеивал их семенами в песок вокруг надгробий, как называются не знаю, но цвели они буйно везде, подкрашивая всё кладбище. Обработав родительские могилы, перешел к могилам брата Виктора, деда Гришки (так называл я в детстве деда по матери, казака Григория Тихоновича Черноморова), деда и бабки по отцу. Зашел к могиле друга детства Юрки Барабанщикова, почистил. В общем работал с двух часов дня до семи вечера, пилил высохшие ветви и деревья в ногу толщиной, резал секатором поросль, убирал бурьян. Устал прилично, весь пропотел. Пора было думать о ночлеге. Мест для ночевки было много, но ни одно полностью не устраивало. В одном, у Анны Ефремовой, неизбежно пришлось бы выпить водки (а не хотелось по здоровью), в другом, пока неопробованном, наверняка предстояли негромкие семейные разговоры о многочисленных детях, внуках, собственно эти разговоры были непременны везде, а слышу я плохо, переспрашивать поминутно неудобно, и вечер обычно превращается в длинную пытку. В гостинице надо заплатить 300 рублей, а сейчас может и больше, плюс поесть, не удержишься выпить, получится под тыщу. К племяннику я не хотел из-за его матери, жены покойного брата, которая мне неприятна, Борис Петрович отпал давно, и оставался вариант в старом доме школьной подруги, ныне донской писательницы Машневой Луизы. Там у нее квартирует армянин с семьей, Варужан, неплохой в общем, парень, злостный неплательщик. Туда я и повернул с бутылкой сухого вина, и куском колбасы, купленных по дороге. В принципе я знал, что пить Варужан откажется, купил на всякий случай. Так оно и получилось, поев кобасы, я выпил стакан варужанской минералки из холодильника и, усталый, повалился спать в духоте Луизкиной спаленки. Время было далеко за девять (долго я сидел с полторалитровкой квасу возле ларька на родном крайку Тацинки, возле переезда). Спал до половины седьмого. Утром опять стакан минералки, прощание и благодарности, и я пошел по ларькам, надо было купить воды или пива в дорогу до Провальской балки. Однако ввиду ранней поры, всё еще было закрыто. Сюрприз неприятный. Выдержу ли, думалось. Правда, в пакете лежало сухое вино, но не было штопора. Можно исхитриться протолкнуть пробку вовнутрь бутылки, случалось и такое в длинной практике выпивок. В общем делать нечего, я тронулся за околицу. По пути сорвал десяток вишен у забора – жидкость всё-таки. Такой жары, как в прошлогоднем июле не предполагалось, авось сойдет, мараковал я по дороге. Утро разворачивалось во всей красе. В неповторимом утреннем свете пересек объездную дорогу на окраине, вышел к лесополосе, на полевую дорогу. В тени акаций переоделся – опять надел шорты, снял майку. Справа – поле пожелтевшей уже доброй озимки, слева – акациевая лесополоса, впереди пять километров пути. Когда в городе планировал поездку, намеревался эти пять километров покрыть бегом, однако, устал на кладбище сильно, не восстановился за ночь и бег отменил, пошел быстрым шагом. Свежесть утреннего воздуха была к моим услугам, звенькали птички известные с детства трели, небо густоголубое, зелень травы, листвы – все приятные атрибуты пешей прогулки поднимали-таки настроение. Достал фотоаппарат, начал лепить фоторепортаж. Клин девственной степи в районе бывшего аэродрома зеленел цветным разнотравием, но бессмертников, густо покрывавших его в прошлом году, не было. Будет ли зверобой в Провальской балке – одна из целей прогулки? По пути, в прежние поездки, исподволь накрывало желание петь, собственно, не замечал даже как начинал что-нибудь напевать, на этот раз эффект не проявился – видать сильно достали городские проблемы. Зато жаворонки в голубом небе хорошо меня поприветствовали, слава богу, слышал их заливистое журчанье еще достаточно четко, особенно с подветренной стороны. По пути срывал пучки трав со знакомыми с детства запахами, вдыхал полной грудью, теперь уже, увы, с лечебными целями. Лесковой став показался вдали. Зеркала воды еще невидно было, но ивы на гребле хорошо и зелено обрисовались. Ход я не сбавлял, не забывая по пути приклеивать себе улыбку, на тибетский манер побуждая хороший настрой. Метров за двести до пруда изготовил фотоаппарат, надеясь поймать в кадр старых знакомок – не то крупных уток, не то мелких гусей, с красивым желто-синим оперением. Поймать-то я поймал, но птица взлетела далеко, крупных снимков не получилось, отснял еще нескольких на плаву и на берегу. Пруд предстал достаточно наполненным для купания, конечно, не в былом величии, но против предыдущих трех лет совсем неплохо. Пошел по гребле, выискивая хороший подход к воде, и довольно быстро, под раскидистой ивой, нашел уже обихоженное место купания и, о, счастье, тут же на земле, в холодке, у мощного ствола ивы лежал штабелёк из семи двухлитровых пластмассовых бутылок с водой! Вдалеке за прудом работали на поле женщины, видимо на прополке бахчи, естественно, это было их место купания, отдыха, и воду, конечно, припасли они, пить можно было без опаски. У меня в пакете была пустая поллитровая пластмассовая бутылочка, которую я немедленно наполнил и с наслаждением напился вкуснейшей тацинской воды, даже подивился вкусу и мягкости. Взять бы в город, да далеко и тяжело нести. Разоблачался для купанья неспеша, чтоб прочувствовать момент отдыха, полез в воду, вода, конечно, не ахти чистая, но для спасения от степной жары – маленькое чудо. Дно вполне приличное, твердое, зашел по грудь, глубже не ожидалось. Поплескался, помылся, постоял передразнивая уток, обратил внимание на крики и стремительное круженье ласточек вокруг кроны ивы, мелькнул среди них и соколок-пустельга в том же круженье. Гоняют соколка, подумал я (частенько приходилось видеть мелких птиц, скопом достающих в небе уворачивающегося коршунка или просто крупную птицу). Однако этот вихрь оказался смертельным, в очередном витке соколок с шумом прошил крону и выметнулся с добычей - в когтях чернела оперением ласточка, то ли из тех мелькавших, то ли еще не совсем освоивший крыло птенец, от которого соколка и отгоняли взрослые птицы. Безнадежно полетела в след одна ласточка. Когда я оглянулся, крона была пуста – все исчезли. Вот так, среди яркого благолепия природы в обнимку гуляют жизнь и смерть! Погоревал я и двинулся на берег. Надел кроссовки и дальше пошел уже только в мокрых плавках, вещи сложил в пакет. Иву я сфотографировал. Собственно, до Провали оставалось около километра. Быстро показалась ложбина, плоское дно которой в одном месте густо заросло высокой ярко-зеленой травой и мелким кустарником – здесь я и собирал обычно зверобой. Тут же, на склоне росло, биясь с непогодой и засухами, невысокое полусухое деревце, в кряжистых корнях которого я в прошлом году спрятал чекушку водки. Водка оказалась на месте цела и невредима. Три года назад зверобоя здесь было так много, что края ложбины желтели его цветом, в этом году опять пусто и только руководствуясь опытом, среди сибирьковых зарослей нашел три цветущих стебелька, срывать не стал. Чабрец тоже извелся, а те же четыре года назад один из песчанистых склонов ложбины был буквально фиолетовым от его цвета, как я жалею до сих пор, что тогда у меня не было фотоаппарата! Нашел таки я кустик цветущего чабреца, тоже не тронул и вернулся к дереву – надо было отобедать в небольшой его тени. Отобедал колбасой с хлебом, откупорил водку, выпил три глотка для куражу и спрятал на место. Пощелкал фотоаппаратом, собственно, уже было более 10 часов, можно было поворачивать обратно. Так я и сделал. Одеваться не стал, тронулся в плавках, налегке. Жара была натуральная, к счастью не дикая, как в прошлом году, в июльскую поездку, запас воды был достаточным, тревог никаких. Покидал полюбившееся место при душевном покое, можно сделать вполне положительное заключение о пользе ландшафтной психотерапии. Сердце тоже работало ровно, не смотря на съеденный обед (любое наполнение желудка обычно рефлекторно приводит к аритмии сердца, см. раздел «Обратно вперед»). Дорога разматывалась обратно, жаворонков было меньше, попалось редкое стадо коров, бредущих к водопою. Степь, безветрие, степной покой, травостой, солнцестой, подобясь Борису Петровичу можно было пробормотать: божья благодать. Замечу-таки, далекая и недосягаемая для него. Беги, Борис Петрович, беги, если дочитал до этого места, человеком будешь (наша крылатая фраза).

    А из городских проблем пряталась в углу сознания, как обычно самая неликвидная и болевая собачья проблема. Мои отношения с собаками складывались можно сказать с младенчества. С дворовыми тацинскими собаками, за порог которых в деревне не пускают. Первая на памяти собака – немецкая овчарка Пальма. Собака моих первых 4-5 лет, она провожала отца на фронт и в 1946 году радостно его встретила, не забыла, отец был растроган. Общая любимица улицы, она куда-то пропала, мы, пацаны 5-6 лет, строили всевозможные догадки, отец предпринимал какие-то безуспешные поиски. Потом, на новом дворе был небольшой, лохматый коричнево-рыжеватый с черными оттенками Волчок, погиб в облаве на бродячих дворняг, не уследили. Взамен подарил нам дядька-охранник белую кавказскую овчарку, назвали по тогдашней моде Тарзан. Вырос крупным, мощным псом, и я, в то время школьник 6-9 классов, дрессировал его, набрав в библиотеке книжек. Каким-то мелочам я его всё-таки научил. Тарзан тоже пропал, поговаривали – украли. На следующей новой отцовской усадьбе - в балке, появился большой черный кобель, тоже стал Тарзаном в память о предшественнике. Я уже был студентом и, приезжая на праздники к родителям, любил играть с ним, бешено радующимся. И, наконец, много лет спустя, в последние уже годы моих родителей двор охраняла Линда, большая, белая, поджарая собака, безошибочно узнававшая меня издалека, когда я приезжал навестить больного отца. Подкармливал я ее мясными отходами. Жива ли Линда сейчас не знаю, боюсь узнавать. Понятно, со всеми ими у меня были теплейшие отношения, общение, игры с ними доставляли взаимную радость.

    Сложно перечислять и описывать отношения со всеми собаками в течение прожитых лет (параллельно с кошками), много радости и здоровья они доставляли, находясь рядом, однако, весь накопленный годами багаж здоровья перечеркивался парой недель болезни собаки или кошки и буквально моральной деструкцией после смерти. Нет нужды пояснять, что помимо домашних, я равно помню всех дачных сторожевых и несторожевых собак и кошек, начиная с момента получения садового участка под х. Забуденный. Отношения с ними были теснее намного, чем с дачными людьми, количество которых к тому же очень медленно увеличивалось с 1988 по нынешнее, относительно благополучное время. Долгие годы в садах, особенно зимой, находились только один-два сторожа (или ни одного), я – с охотничьими целями и две-три собаки, даже кошек не было, потом навезли. Я уже писал в одном из своих блогов, что за эти годы я скормил им не одну корову по весу. Из-за собак же я и в тюрьму чуток не сел – задел по морде охамевшего кореша по охоте, тоже пенсионера, а он, засранец, подал в суд. Предъявил царапины и стал с адвокатом клеить мне избиение и потерю трудоспособности (я адвоката не нанимал). Идиот натравил свою здоровенную сучку Эльзу на садовых сторожевых мелких собак Муху и Думбаса. А за полгода до этого я буквально вырывал Муху из ее зубов, то есть уже был зол. Десять месяцев судился с долбаком в 2005-2006 годах, спасибо друзьям-свидетелям, обошлось. Да и судья, тетка, молодец, будете, говорит, оба ездить отмечаться в колонию. Адвокат запустил мировую. Но нервы они мне потрепали. То есть позитив моего отношения к собакам, ухода за ними налицо. Однако были и болезненные негативы. Сучки Муха и ее дети Дашка и Машка неизбежно щенились и, скрепя сердце, приходилось много раз нанимать то сторожей, то алкашей из деревни, то более крепких садоводок и садоводов для быстрой послеродовой ликвидации помета. В общем вольно или невольно грех ложился на душу. Признаюсь, одной зимой пристрелил здоровенного кобеля-овчарку, который буквально растрепал Думбаса, еле отходил. Кобель был хозяйский. 

    Осенью 2009 года скончался наш городской домашний такса Яцек. Я его похоронил на одном из склонов Тузловской долины. Место захоронения хорошо видно из окна второго этажа садового домика – там я поставил большой камень-обелиск, другой, поменьше, для подпорки. Да и из долины в ясный день белый камень далеко, за километры виден с площадей моих охотничьих и грибных прогулок. А неделю назад, я был в отпуске, мы с Николаем Срыбным, местным охотником, его грузовиком приволокли, зачалив тросом, еще один огромный валун, центнера на полтора туда же, для композиции. Как я уже писал в блоге, это в память по всей, вольно или невольно побитой живности в том числе и на охоте. Тут же мы всех и помянули. Место выбрано хорошее – высокое, среди разнотравия, ковыля, под солнцем, под звенящими жаворонками, на лисьих и заячьих тропах. Я сделал снимки, один приложу в конце раздела.

   А нынешняя тревога и проблема – опять же щенята, ощенилась приблудная сучка в одном нашем брошенном, по-дремучему заросшем саду. Естественно обнаружились они уже бегающими с мамашей по садовой улице худыми, дикими, пугливыми подростками. И раз они уже попались на глаза, из сознания их теперь не выметешь. Безысходная ситуация. Пока кормим с Людмилой, что будет дальше – проблема. Заморить голодом – это под силу только нашей сторожихе, тогда уже лучше пристрелить. Может подрастут, окрепнут и уйдут, не уживутся с тремя сторожевыми кобелями - надежда слабая. Вот и болит душа. Завидуешь счастливым садоводам, которым всё это до фени. Свои сучки перевелись, и я было вздохнул свободно, так приблудилась деревенская. Мрак, не хочется кончать раздел матёрным словом.

     Здесь, подумав, я пожалуй присоединю одну дневниковую запись 2009 года, написана она, правда, трудночитаемо – не в форме повествования, а в форме монотонных раздумий одиночества, садового одиночества осенне-зимнего периода. Назвал я её «О Христе за пазухой».

 

     Смогу ли я вам ответить, ребята, про Иисуса достойно, если спросите, что я скажу про Иисуса нами просветленного, пью сейчас кофе, стоя за столом, впотьмах – лампочка перегорела, сидеть холодно, на даче, на первом жалком «этаже», 3х3,5м, в один кирпич, февраль , 7-е число, +9 на дворе, а на втором «этаже» +4, микрокамин там стальной самодельный (топка все же из мартеновского кирпича, как чугун) снаряженный, только поднести спичку осталось, да вот, собственно, и последние глотки, по ходу дела, пошел я наверх по крутой лестничке полез, всё самодельное, вся дача, ноги плохо слушаются (немало, по своим меркам, выпил самогону с дачным сторожем – зашел он на минуту), колено правое болит – артрит восьмимесячный, но вот и спички, вот, минутка, и побежали желтые язычки пламени по газетам, горим, теперь об Иисусе (как смогу), но сначала о стороже, собак у нас сейчас на дачах четыре: Блэк - черный большой дог, покойный Камышан принес щенка в 2003 году, Дашка - небольшая рыжая дворняга, пять лет дуре, хвост закрученный, Ваньчук - ее трехлетний племянник, длинношерстый, лохматый, масть не описать рыжетемножелтый с прочернью, людей упорно сторонится, не дается даже погладить (в него стреляли, приняв за лису), Тёма – дочь Дашкина от Блэка, черная в отца, уже в два раза крупнее Дашки, хотя нет еще года ей, умолчу, чтобы не растравлять себя о Мухе и Думбастике (Кабан – будничная кличка), Муха еще жива, слава Богу, где-то в Ростове, на Каменке, в частном секторе, под неплохим присмотром, Думбас (15 лет был на моем попечении) исчез два года назад, повзрослевший Блэк его вытеснил (Муха и Кабан собачки небольшие, Кабан почти ягдтерьер, первый дачный сторож, казак Кудрявцев, отрубил ему хвост, подогнал под стандарт 17 лет назад, как время летит, уже и сторожа нет), ох, если всё о собаках рассказывать – увязну, не разрулю период с 1988 по 2009 год, собак ни одной не забыл, людей так же помню, но – о стороже, не часто с ним пьем, больше толкуем весной о погоде, земле, посадочной картошке, об урожае (осенью), об обмелевшей и оскудевшей речке Тузловке, что течет рядом и впадает в Дон и т.п., т.п., разговорчивый сторож Толян, 69 лет крепкий мужик, человека зарезал в самообороне, рукопожатие металлическое, третий сезон сторожует исправно, попросту живет на дачах с женой Лидой в небольшой хибаре с печкой, квартиру в Ростове оставили дочке, зацепись за его житуху (не раз выслушал) – тоже не выберешься, бумаги на даче в обрез, а камин уже зашелся огнем, дрова фруктовые (сад уже старый, три своих дерева распилил да два у друзей-соседей, дров тьма), тепло поплыло по светелке – четыре окна на все стороны, одно большое стандартное с девятиэтажки, сейчас, правда темень глядит в них окрестная, Дашка, дура, понесла от Блэка этой осенью (кунштюк, скажу вам, - Блэк в 2,5 раза выше её) да и ощенилась в январе в морозы на дальней усадьбе под сараем (у Нинки, сказал Толян), январь этот выдался морозный, снегу навалило, редкость, красота неописуемая, а тут приехала дачница Тамара с зятем на жигулях, женщина на дачах видная, перед разводом с вилами кидалась на мужа – шофера Ивана, не хуже вооруженного, пробрались через заносы, зять поохотиться, побродить по сверкающим полям захотел, Толян с женой Лидой угостился у Тамары, зять не пил – за рулем, собаки тут же во дворе и в доме, разговор пошел, Тома еще говорливее Толяна, время побежало, жар хмельной приятный разморил, обогреватель мощный накалился, воздух буровит, долго ли коротко, зять пошел машину заводить на обратный путь, договорить успели немного, про что?, про всё, кто его помнит, Дашку накормленную, сидящую под столом, вынесли вон, распрощались пять раз и зять отпустил сцепление на шестерке, снег полетел из под колес, замахали руками, мороз 20 градусов, а на душе тепло, никто не заметил как вредная Дашка забежала обратно под стол, так и замкнули, растяпы, самая пора апеллировать к Иисусу: как же так, для чего?, но – судьба, Дашка три дня сидела взаперти, первый этаж небольшой дачки разделала под орех, собачка молчаливая – не выла, сторожа-супруги по случаю мороза и глубокого снега сидели дома, несчастье происходило, щенята, тепленькая кучка, трехсуточный двадцатиградусный мороз не компенсировали, и я, приехавши перекладными (тяжким в эти времена автостопом) через две с лишним недели на дачу, всю эту грустную для меня историю выслушал от Лиды, напиравшей на безобразия от Дашки, обнаруженные Тамарой с зятем, снова приехавшими через три дня, как я быстро понял, Дашка почитай четыре недели грела и лизала недвижный щенячий комочек, сдерживаемый морозами от тления, гляжу на термометр, уже к +8 подошло от +4-х, сегодня всю эту историю пересказал мне Толян, собственно, перекричал, - глухой он сильно, жил в Петропавловске-Камчатском, работал сварщиком по ремонту судов, тягал неподъемные стальные листы, регулярно простужался и оглох теперь, говорит криком, я тоже глуховат основательно, кричали больше часу, пока не кончилось вино, кофе и самогон (беспорочный напиток, свой человек делал для себя), принесла, кричал Толян о Дашке, позавчера трех мертвых щенков во двор, потом двоих куда-то унесла, третьего он, простая душа, каких тыщи, выкинул на огород (через дорогу, забор сеточный да и копать невозможно – оттаяла земля на пару сантиметров всего), птицы расклюют, никчемная собака, Блэк с Ванькой – серьезные собаки, а у Лиды (у бабки, говорил он) 4р. на собаку в день выходит, резон, конечно (как бы он Дашку не ухлопал, а между тем она только и может напасть на вора, ухватить его за ногу, наученная матерью – Мухой), умолчу о своих расходах на многие поколения садовых собак, сегодня привез 8 кг, одних сторожей, покойников, четверо сменилось, никто из них, царство им небесное, так сторожевых собак не блюл как Лида, надо отдать ей должное, пили хлопцы напропалую по советской инерции, уже +16, дров добавлял, пора куртку снимать, кошка садовая прибежала (выходил до ветру), думал сдохла, ан – нет, интересные были те времена, снег, мороз, заброшенные поля, бесконтрольная охота – большой был бы отдельный разговор, кабы страсть к письму, кошка так и лезет, соскучилась мохнатая, мурчит красавица, остатки пищи съела, хлеб остался да бутылка водки Русский стандарт, приторможенная в шкафу-стеллаже, открывать неможно – припасена как транспортная пеня детям того же Толяна, не раз вывозившим меня с дачи в Ростов, уж допишу ответ, время – мелочь 21.30, еще музыку не включал – больше 150 песен ретро 50-х годов привез, накачал недавно, буровил Интернет две недели, прекрасные песни засели в память со школьных лет (репродуктор в хате не выключался круглые сутки) и ведь мимо ушей пропускал в то время, надоедали, ну-у-у, разморило, уже +17, больше не надо, камин пышет как паровозная топка, главное я еще не сказал – притащила Дашка и мне щеночка, лохматенький, черный, мертвый, Толян когда увидел, выкинь, говорит, его через забор, – с моего фасада через дорогу деревенские огороды - еще когда не пили, стой, Толик, говорю, найдет, вот ведро железное, вон бочка пустая, положи щенка в ведро, а ведро опусти в бочку, Дашку я отвлеку, а там видно будет, не стал Толян перечить, зашли потом в домик и, я уже писал, достал я бутылку вина недопитую, потом самогон початый, грамм 400, и начали выкрикивать тосты и прочий разговор, первый стакан не чокались по моему усмотрению, по окончанию самогона у меня еще были дачные дела (начни писать, не закончишь – существенные мелочи), Толян пошел домой, от поддержки твердо отказался, я же пол часа спустя – вечерело, темнело уже, замкнул дачку, Дашка в глубине двора грызла свиную голову, фасованную топором, про щенка забыла и я приступил к основному – забрал ведро из бочки и пошел, хромая, основательно толкаемый самогоном в стороны (здесь отвлекаюсь, выпью пару цитрамона на всякий случай, +17 держатся хорошо), и надо сказать, что дачные участки наши, садовое товарищество «Уголек», расположены по самому низу поймы речки Тузловки, под склоном, в великой древности речка была масштабная: поперек поймы только по её дну 3-3.5 км в нашем месте да непосредственно склоны по километру, живописная даже в межсезонье – бурьяны, заросшие терновником овраги и овражки по склонам, камыши, все оттенки серого, охряного и коричневого с прозеленью подстилки, запахи – не предать оттенков февральской сырости, тления растительного, дёрна, прошитого кое-где и полынью и чабрецом, прочей зеленью, не уступившими морозам, уцелевшими под снегами, пейзажи охотничьи не скудеющие и за много лет не надоевшие, вопреки ожиданиям, уже и темень приспела, отбурел закат, отхромал я по склону наверх, поверху акациевая лесополоса, за нею поле чахлой озимки, метров 200 я зашел на размякшую землю озими и уложил трупик на уже почти неразличаемые в темноте ряды злака, по рассуждению Толика на потребу скудной фауны нашей, уже почти истребленной ордами охотников, в том числе и я ручку приложил, так и пошел я сразу назад, вниз по склону, в вечернем воздухе оттепели, снега не осталось и следа, внизу обернул ведро вверх дном, сел, глядя на черную линию - излом склона на фоне еще светлого неба, блин, думалось без настроения, что все дела против черненькой фигурки, оставленной на поле?, как-то притускнели все дела, неисправимая суть заключалась в свернувшемся лохматом комочке на поле, но вид сумеречной миллионнолетней долины все же влиял, шевелились какие-то неясные рудименты древних чувствований, ощущений, доисторическое дежавю, а каких, примерно, стоит денег эта вечеря для охраняемого с четырех сторон олигарха, думал я, да и оценит ли он эту скудную красоту, скажи, Толик, божий человек, ты тоже в голову не берешь, пора домой, короче, и пришел я хромая, к тому с чего начал – вскипятил кофе, нашел ручку и бумагу, чистую с другой стороны, полез на второй «этаж».

 

 «Величественно шла ночь, ее безмолвная поступь была как шепотом сказанный торжественный стих гекзаметра».